Милорад Павич. Стихи.

[Yasashii]

Милорад ПАВИЧ
Стихи


Ссора

Ты говорила, истерически всхлипывая.
Я молчал, подбирая слова.
Ты обвиняла, упреками сыпала.
Я смотрел сквозь тебя на бульвар,
на людей, идущих куда-то мимо –
я так хотел бы быть среди них! –
а ты, размазав остатки грима,
продолжала оплакивать нас двоих.
Ты все ждала, молчанию внемля,
надеясь услышать «люблю», «прости»,
а я, словно дерево, вросшее в землю,
хотел и не мог от тебя уйти…

Больше здесь

Рождение

Зачем душа моя стремилась
превоплотиться на Земле?
Куда рвалась? – Крылами билась,
спускалась к людям, осмелев.
С небес украдкою глядела,
найдя просвет меж облаков, –
кого узнать в толпе хотела
средь негодяев, дураков?
Какое зло ее прельстило,
от райской жизни отвратив? –
Земное счастье поманило,
любовью сердце отравив.
Вы видели? – Звезда упала! –
Застыли люди, не дыша.
Нет, не звезда – мне неба мало! –
то вниз неслась моя душа.


Осень

В природе – четыре времени года.
Из них я выбрала самое грустное:
листвою с деревьев течет позолота
и дождь качает серебряной люстрою.
Сад опустел, притихший, разграбленный.
Птичьих оркестров смолкли созвучия,
и дворник, устало ворочая грабли,
сгребает последнее золото в кучи.
Пройдусь по аллее как будто по кладбищу –
забыты людьми золотые могилы.
Зачем я пришла сюда? Что здесь ищу я? –
Наверное, лето свое схоронила…


Ветер. Концерт ля-минор

Сверху Ветер скликает народ,
пробует голос, берет аккорд,
тронув струну телеграфной линии, –
не проходите, пожалуйста, мимо!
Интеллигенты, снимите шляпы –
здесь пред вами почти Шаляпин!
Голос его безупречней кристалла,
а привокзальная площадь – Ла Скала.
Музыка Моцарта, Баха, Бетховена –
репертуар для души очарованной.
«Браво!» кричите, дарите букеты –
эти последние прелести лета…
Публика ежится, спины горбатит,
думает только о мягких кроватях,
об одеялах и жарких каминах,
каждый мечтает о чае с малиной.
По одному, с напускной неохотой,
люди ныряют в рукав подворотни.
Слепит глаза неоновый свет –
Ветер поет, а зрителя нет…
После концерта в унылых кулисах
он уничтожен, раздавлен, освистан…
С горя напился и горе постиг,
лег в оркестровую яму и стих.


Вальс

Безупречный утратили глянец
затонувшей листвы корабли.
Мы последний исполнили танец,
в полушаге кружа от земли,
улетая, скользя, возвращаясь –
вальс на цыпочках, танец «на бис», –
восхищаясь, любя и прощаясь,
и под музыку падая вниз…
Круг за кругом на кончиках пальцев,
черный фрак, белоснежный подол –
мы последний исполнили танец,
дотянувшись до верхнего «до».
Через миг замолчит фортепиано,
отдыхает в углу контрабас,
только ветер развязно и пьяно
аплодирует, мучая нас.


* * *

Наши служебные отношения
завязаны на Интернете, файлах и прочем;
коротеньких письмах, силою притяженья
отправленных по электронной почте;
на редких звонках телефонных, встречах
за чашкой крепкого кофе, и только по делу;
на многозначности пауз – феноменов речи, –
натянутых тетивой до предела,
и на флюидах; в процессе общения
на соблюдении условностей и приличий…
Быть может, наши служебные отношения
со временем превратятся в личные?..


* * *

«Мне нравится, что Вы больны не мной…»
М. Цветаева

Мне нравится, что Вы в виртуальной реальности
пребываете. Вы – человек прогресса,
а я все читаю книжки, болтаю банальности, –
у нас с Вами разные интересы.
Мне нравится, что между нами дистанция
и можно варьировать амплитуду движений.
Вам это не кажется странными танцами? –
Да, все зависит от воображения…
Мне нравится, как Вы учтиво умеете
принять пальто, предлагаете кофе,
и как Вы умело собою владеете –
невозмутим Ваш готический профиль.
Мне нравится, что Вы не из тех, кто спрашивает
о бывших любовниках и партнерах.
Как Вы, я в мыслях людей раскрашиваю
в любые цвета, лишь бы только не в черный.
Спасибо за то, что вы не переходите
границы моих необъятных владений,
что Вы без меня свое время проводите,
не ищете точек соприкосновения.
Спасибо, что наши привычки и слабости
не пересекаются в плоскости быта.
И все же… при нашей чудовищной разности
Вы просто меня безоглядно любите.


* * *

Горбун индейский, плутоватый бог
меня дразня и зля, серьгой качаясь в ухе
твоем (опять во всем ищу подвох
и объяснение тому, что я не в духе!),
цепляется за прядь твоих волос,
нашептывает непристойности и сказки,
играет (я бешусь, но безголос)
на флейте песенки и расточает ласки…
Я вне себя, я пялюсь как дурак
на мочку уха твоего (горбун, ответишь!);
в душе и в мыслях – полный кавардак…
Его ловушка – трюк! – и мой отныне фетиш…


* * *

Вокруг меня очерчен круг
из Ваших сильных рук –
я в их кольце, а на крыльце
капели мерный стук.
Совой в окно влетает ночь –
сквитаться иль помочь?
И медлит час, спасая нас,
но чувств не превозмочь.
И сердце падает без мук
как яблоко из рук, –
его не жаль: одна печаль,
что разомкнется круг…


Сон

Водяною лилией быть –
лоб горячечный твой остудить,
лепестками – тебе на грудь
и уснуть…
И русалочьи видеть сны –
они путаны и странны,
и молить, чтоб зажгла любовь
рыбью кровь.
И смотреться в лицо Луны –
что-то скулы ее бледны?
Так же призрачен поцелуй
водных струй.


* * *

В глухую ночь собаки тихо плачут,
и тонет лунный круг в воде стоячей,
и матери детей от сглаза прячут,
и видящий становится незрячим.
В глухую ночь молчат лесные птахи,
не бродят волки, рыси, росомахи,
а только страхи, рыщут пищу страхи…
Рука немеет, руша крест на взмахе.


* * *

Если случится непоправимое
и все твои ангелы не смогут помочь,
душа моя, преодолев великие мили,
принесет облегченье тебе, рассекая ночь.
Она на колени у края постели
опустится в самый твой смутный час
и будет молить, чтобы мы уцелели
и ныне, и присно, и просто сейчас…
Она обоймет тебя всею любовью,
что накопила от первого дня,
и в эту ночь непроглядную, совью
к свету вернет тебя с самого дна.
Когда же забрезжит надежда на лучшее,
обычным кошмаром покажется ад,
душе моей грешной, больной и измученной
хватит ли сил возвратиться назад?..


Кошечка

Что нужно домашней кошке? –
Любви и ласки немножко,
чтоб был у нее хозяин
и в ней бы души не чаял.
Придет он усталый с работы,
а кошка уж трется о боты.
Забыв о вчерашних волнениях,
возьмет он ее на колени,
и кошка до боли привычно
ему на ушко промурлычет
о том, как весь день у окошка
скучала домашняя кошка,
ждала терпеливо хозяина
и даже всплакнула нечаянно…
Хозяин ее приласкает,
и сразу на сердце оттает…
Как только пригрезится ночка,
кошка свернется клубочком,
рядом с хозяином ляжет,
чудесную сказку расскажет.
Пусть стынет на кухне ужин –
им больше никто не нужен.
Не каждому – счастье в лукошко,
но каждая женщина – кошка.


Ночь

Незаметно за дюнами скрылось
солнце – странствующий монах.
Чаша ночи к Земле наклонилась
на великих небесных весах
и рассыпала звезды как зерна,
и посеяла добрые сны.
Отразили созвездья озера,
и замедлили поступь часы…


Колыбельная (1)

Баю-баюшки-баю,
крохе песенку пою.
Спи, малютка, засыпай –
ты во сне увидишь рай.
В небе ангелы кружат,
тихо крыльями шуршат,
надувают облака –
их дорога далека:
за моря, за океан –
бесконечный караван.
Там за тридевять долин
дремлет солнце-исполин.
Там гуляет кот Баюн,
баю-баюшки-баю.
Он качает колыбель
там за тридевять земель.
В колыбели кроха спит,
ангел сон ее хранит.
Баю-баю-баю-бай,
только детям снится рай…


Колыбельная (2)

Одолев курантов звон,
прилетела птица Сон,
фиолетовым крылом
дом укрыла, как зонтом, –
сквозь него мерцанье звезд –
тусклый бисер, звездный мост
над небесною рекой,
разливающей покой.
Ветер спать послушно лег.
Спят пчела и мотылек,
стрекоза и махаон.
Спит в зоопарке серый слон.
В океане дремлет кит.
На диване котик спит.
Спит осина, спит трава,
да и нам с тобой пора…


* * *

Я ночами не спала –
песни пела,
их другая отняла –
перепела.
Про любовь и про печаль
плачи, марши –
только ты не замечал
в песнях фальши…
Вокруг пальца обвела
очень просто,
только ты не распознал
вероломства.
Что ей совесть? – Не Устав,
все потеха.
Голос мой далеким стал
словно эхо.
Не услышишь, не спасешь –
божья воля –
переступишь, перейдешь
жизнь как поле…


Ссора

Ты говорила, истерически всхлипывая.
Я молчал, подбирая слова.
Ты обвиняла, упреками сыпала.
Я смотрел сквозь тебя на бульвар,
на людей, идущих куда-то мимо –
я так хотел бы быть среди них! –
а ты, размазав остатки грима,
продолжала оплакивать нас двоих.
Ты все ждала, молчанию внемля,
надеясь услышать «люблю», «прости»,
а я, словно дерево, вросшее в землю,
хотел и не мог от тебя уйти…
-

* * *

«…каждый человек есть часть Материка,
часть Суши; и если Волной снесет в море
береговой Утес, меньше станет Европы…»
Д. Донн

Был один человек.
Однажды его не стало.
Не умер он (имярек).
Просто ушел. Устало
зима замела следы:
ordnung*. Стерильно. Чисто.
Снег – это соль воды.
Дни – календарные листья.
Один человек ушел –
меньше осталось суши.
Город мой сокрушен –
камня на камне…
разрушен.
--
* Ordnung – порядок (нем.).-
- -


Местоимения

Мы – это лучше, чем Я, чем Ты.
Местоимение имело место,
пока не рухнули все мосты
и в монастырь не ушли невесты.
Просто по сути: любить, разлюбить –
разница лишь в обычной приставке,
а в ощущениях… как объяснить? –
как будто бабочка на булавке.


* * *

Есть люди с особо чувствительной кожей –
их лучше не трогать. Они не похожи
на всех остальных. Они носят перчатки,
скрывая на коже следы-отпечатки
лилового цвета от чьих-нибудь пальцев,
бесцеремонных в иной ситуации.
Они опасаются солнца в зените.
Обычно, надев толстый вязаный свитер,
выходят из дома по лунной дорожке
пройтись; и не любят, когда понарошку,
когда просто так, не всерьез, не надолго.
Болезненно чувствуют взгляды-иголки
и крошево слов. Они прячут обиду
в глубины глубин, но по внешнему виду
спокойны они, как застывшая глина,
лишь губы поджаты и паузы длинны.
Они уязвимы, они интересны;
и будьте чутки и внимательны, если
вы их приручили: они не похожи
на всех остальных – они чувствуют кожей.


Комната

Четыре стены и четыре угла,
окно, за которым на выбор сезона
сиротски раздетых берез пугала,
снега, или триумф зеленого звона.
Напротив окна дверь в иные миры,
хотя этой цели другие ворота
служили бы лучше квадратной дыры,
ведущей в «удобства» одним поворотом.
Вернемся же в комнату. Лампочки глаз
луну побеждает по силе накала,
однако, в полуночный гибельный час
не лампы заблудшей душе не хватало.
Земля – это пол, небеса – потолок
(какими же низкими кажутся выси!),
в окно – перспектива, но глаз недалек,
а дом – это тела последняя пристань.
Не будем о грустном. Мы есть – стало быть
и с нами великая свалка предметов,
на рифах которой разбилась о быт
любовная лодка любого поэта.
В шкафу необъятном костюмы, манто
по моде, что в возрасте выглядит странно, –
все это со вкусом надетое, в тон,
срывалось и мялось в преддверье дивана,
видавшего виды, имевшего вид
достойный пера героической саги,
который в утробе пружинной хранит
крещендо последней победной атаки.
Бои отгремели. Рассеянный взор,
в уме вычисляя возможные жертвы,
застыл, созерцая цветной коленкор
на книгах о вечной любви и о смерти.
Напротив дивана, конечно же, стол,
как люди, хмелевший во время застолий,
и скатерти мятый неровный подол
нескромно показывал тонкую голень,
дразня, приглашая удобнее сесть
в одно из стоящих поблизости кресел
и там чепуху несусветную несть –
легко с языка, неуемно, нетрезво…
А пол, потолок и четыре угла,
и вещи внутри будут точкой опоры
до тех пор, покуда не ступит нога
за край бытия, на другие просторы.
Легко человеку уйти, умереть
и дом постороннему типу оставить,
а комната будет скорбеть и скорбеть,
являя хозяину долгую память.


* * *

Богу – богово, а человеку? –
Перейти поле, пересечь реку,
подняться на холм, вглядеться в небо –
Богу в глаза – и понять, что не был
ты никогда властелином судьбы,
зря суетился, вставал на дыбы,
шел напролом, сухожилия рвал,
и не на жизнь, а на смерть воевал
с Богом на равных – один на один,
веря по-детски, что непобедим…


Последний день

Как листья желтые с ольхи
слетают с губ моих стихи,
приходят сны из чепухи,
и пахнут горькие духи,
и колют воздух как игла,
но тень прозрачная легла
на книги, платья, зеркала
в тот день, когда я умерла.


Жизнь после жизни

Я лежу под землей, а по небу плывут облака.
Сквозь меня прорастает трава и плакучие ивы,
а тоска в моем сердце как птичий полет высока
и такая внезапная, словно нахлынувший ливень.
Быстро гаснет огонь, угли медленно тлеют в золе…
Если что-то не так, все равно огорчаться не стоит.
Может, в следующий раз, когда я появлюсь на Земле,
все исправлю ошибки, и жизнь по-иному построю.


Канун Рождества

Ни зверья, ни жилья в этой вьюжности –
бродит эхо одно по окружности,
глуше голос его от натужности,
да растет ощущенье ненужности.
В глухомань манит лес суеверьями,
заплутали волхвы меж деревьями.
Занесет вьюга белыми перьями
в пляске смерти следы – дело времени,
усыпит колыбельною песенкой,
но в безмолвии чуда предвестником
с неба спустится ангел по лесенке
и замрет под звездою рождественской…


* * *

Я на Земле с обратной стороны –
другие берега, открытые Колумбом,
где речи чужеродны и странны
и пробуют слова на вкус с опаской губы.
Здесь небо выше, солнце – горячей,
и словно чудом из тюрьмы сбежавший узник, –
душа при попустительстве ночей
спешит, укутанная в черный бархат блюза,
упущенное время наверстать
и ароматом бугенвиллий грудь наполнить;
как книгу впечатления листать
потом, чтоб долго-долго эти ночи помнить,
хранить в глубинах раковин ушных
шум океана, шорох пальм и окрик чайки
и понимать, как мелочи важны,
и, покидая Рай, не впасть в отчаяние.
И больше не искать Седоны след
на карте мира словно тень Фатаморганы –
нет прошлого и будущего – нет,
и настоящее мифически обманно.
Что остается? – Будней череда –
Грустить и смешивать из времени коктейли
по памяти; поплакать иногда,
но чаще – танцевать под флейту Кокопелли.


Bazaar Del Mundo

Зима, скорей похожая на лето,
и сумерки вокруг «Bazaar Del Mundo»…
В фонтан на счастье сыпались монеты,
и растворялись в вечности секунды;
и таяла в бокале «маргарита» –
позвякивали льдинки-кастаньеты,
и каждый был немного сибаритом
«под градусом» на краешке планеты.
И каждый был немного оптимистом,
и жизнь казалась близкой к идеалу…
Позвякивало звездное монисто
о краешек стеклянного бокала.
Как будто подзадоривая праздник,
в бокал с небес соскальзывали звезды,
и мир огромный и разнообразный
для каждого был, как подарок, создан.
Сто тысяч лет назад, а может больше,
Земля, покачиваясь, вышла на орбиту,
а мы, смотря на мир немного проще,
потягивая, пили «маргариту»…